Жизнь прожить и поле перейти

Захар Петрович Масленников – ветеран Великой Отечественной. Можно сказать, один из исчезающего вида людей – отважных, выносливых, скромных. После победы прошло 74 года – целая жизнь. Что-то в ней было и кроме войны. Об этом нам тоже нужно помнить.

Дверь открывает Марья Григорьевна, его жена. Улыбается, просит проходить. В квартирке чувствуется легкий горьковатый аромат полыни – хозяйка принесла ее от мурашей. «Откуда же они на пятом этаже?» – спрашиваю я. – «Они во всем доме!» На небольшом диване лежит Захар Петрович. Сам он тоже небольшой, высохший, как та полынь. Но голос бойкий, такого тембра от почти столетнего человека не ожидаешь. Здоровается, аккуратно садится.

Кто-то в квартире сверху разучивает медленную красивую мелодию. Музыка немного сгущает воздух, навевает воспоминания. Захар Петрович не торопясь поправляет слуховой аппарат и просит задавать вопросы погромче.

Тятя

Захар Петрович родился 28 апреля 1924 г. в селе Чернопятово Павловского района. С детства работал в колхозе. Во время покоса верхом на лошади возил копны, готовил стога. Кормил овец. Пас скот. «Жеребята, телята. Один маленький был, непослушный, от стада отбивался. Пожелал в сердцах: «Чтобы тебя волки съели!» И тут, правда, волки! Откуда они взялись? Три волка напали на него. Я, когда верхом подъехал, теленок еще голову поднял, а заднюю часть – все, уже съели». У Захара Петровича было две сестры и три брата. Все они называли папу тятей. Тятя – ветеран Первой мировой войны, инвалид. Был в плену. Все садились вокруг него и просили: «Тять, расскажи, как из плена бежал». А он не бежал. Собрали всех в Гамбурге, посадили на теплоход и отправили во Владивосток. Через Индийский океан.

Тятя был охотником. У него была собака. Рыжая. Во время покоса они ходили на охоту. Утята уже большие, а летать не могут. «Тятя двух подстрелит, а собака их выловит. Поймает – и к отцу, – вздыхает ветеран. – Такая была жизнь. Жили мы не бедно. Хватало хлеба, молока. Отец в ночь сторожил колхозные амбары. Лошади там изнуренные, изъезженные. Им сороки садятся на спину и клюют живых. Вот с павшей шкуру сняли, отравой посыпали. Тятя сторожить пошел, а собака наелась этого мяса, пришла домой и упала мертвая. Он об этой собаке одной плакал».

Мама была простой работягой. На покосе работала: днем сено заготавливали, а ночью пшеницу молотили. «Тятя умер еще до войны. Мы после нее с мамой ходили на кладбище, а тятиного креста не оказалось, – пожимает плечами Захар Петрович. – Их вообще почти не осталось. Это Шурочка Вострова кресты жгла. Печку дома топила».

Война

Восемнадцатилетнему Захарке повестка пришла в 1942 году, когда красноармейцы гнали немцев от Москвы. «Хоть меня там не было, все же немного сочинил: «На войне я был, в бой ходил, мерз в окопах под Москвой, но, как видите, живой», – декламирует ветеран. По пути в сельсовет юноше встретился поволжский немец с горячим хлебом: «Захар, кто до меня с тобой встретился? Видишь: кругляш цел? Не отрезано ничего. Вернешься домой целый, невредимый».

Предсказание сбылось: солдат прошел от Смоленска до Берлина. «Война страшная. Либо меня убьют, либо ты его убьешь, – неловко, будто стыдясь, улыбается ветеран и показывает свою фотографию. – Видите, сколько у меня наград за боевые действия. Лукашенко в феврале прислал награду, знаете его? Так что я, как говорится, воевал».

Захар Петрович был наводчиком 120-миллиметрового орудия во 2-й танковой армии 1-го Белорусского фронта. «Минометный огонь стреляет отвесным огнем до 6 км, – он вытягивает руку, пытаясь показать траекторию, и внезапно вскрикивает. – Ну вот. Болеть начала. Даже забыл, что хотел сказать».

О том, как форсировали Варту, как захватили в плен генерала, штурмуя город Ландсберг, ветеран уже не рассказывал – говорит, запамятовал. Зато несколько раз вспомнил свои выстрелы по рейхстагу: «Подъезжает этот генерал: «Почему огонь не ведете?» – «Наши не просят, мы и не ведем». – «Знамя надо водрузить, а немцы не дают, надо помочь. Записать установки». Командующий дал цели. Команда: стрелять первому из колонны. Тот выстрелил, а шесть остальных – левее, правее, дальше, ближе. Я с этим не согласен. Надо было стрелять третьему, из середины – так корректировать цель проще».

О победе Захар Петрович тоже рассказал немного: «Кричим: «Все, братцы, победа, немцы капитулировали!» – Это была такая радость, такое удовольствие». На первый Парад Победы его не взяли – ростом не вышел. А парады ветеран очень любит: «Надо их проводить. Чтобы журналисты из Германии, Америки посмотрели и сделали соответствующие выводы».

Но и на празднествах бывают курьезные случаи: «В Барнауле парад прошел, один спрашивает меня: «На рейхстаге расписался?» – «Нет, не расписался». – «Не был ты в Берлине!» – «А ты на седьмом этаже рейхстага был?» – «А что там?» – «Резиденция Гитлера, напичкана электроникой, и весь Берлин видно». – «Да, вот это я маху дал», – посмеиваясь, рассказывает ветеран. – А рейхстаг-то двухэтажный!»

Полина

После двухлетней службы в Германии солдата отправили домой. В Бресте проводниками, составителями поездов, кондукторами девушки были. «О-о-о, русские девушки!» – их с фонарями подхватываем, подкидываем, а они: «Отстаньте! Мы на работе!»

Вернулся домой, встретил маму. Соседка пришла с подругой: «Тетя Дуся, керосин закончился». Предлог был это или нет, но Захар Петрович налил керосина. Девушки собрались уходить, а он попросил остаться подругу. «Мы поговорили, договорились завтра встретиться после смены, она работала на заводе. Пересмена началась, она выходит, улыбается: «Здравствуйте. Пойдем ко мне?» – «Пойдем». Тогда с продуктами плохо было, карточная система. Она кашей пшенной накормила меня. А потом уже не я ее провожал, а она меня. Вот так, поженились мы с ней. Она мне подарила двух дочек. У меня две внучки, правнучка, правнук и две праправнучки, – загибает пальцы Захар Петрович. – Звали ее Полиной. Я сейчас не помню, сколько мы прожили. Что-то с ней плохо стало. Она: «Петрович, не могу, я прилягу». Полежала и скончалась. Я ее схоронил, памятник поставил».

Марья Григорьевна

Беседу прерывает Марья Григорьевна: зовет на кухню. Ветеран тянется к ходункам: «Я сейчас могу ходить, только опираясь. Левая нога нормальная, а вторая вот – он закатывает штанину и показывает деформированный сустав: впечатление, что на ноге две коленки. – Хирурги посмотрели-поглядели: «Надо бы ампутировать, но вряд ли перенесете. Живите так». Жизнь прожить – не поле перейти, мне теперь это надо записывать через «и».

«Сел, как на коня!» – смеется хозяйка, когда ветеран устроился на табурете. Что-то напевая, она наливает чай. Вся кухня украшена пластмассовыми цветами, холодильник накрыт сверху белой салфеткой. «С Полиной они лет 50 прожили, – говорит Марья Григорьевна, проследив за моим взглядом. – Она могла связать что угодно, и скатерти выбивала, все берегу, люблю такую работу, я сама кружева вязала, вышивала. И цветы люблю. В саду уже не могу копаться, вот бумажные поставила. Все нос кривят, а я люблю».

Они были соседями. Полина умерла в 2000 году. Марья Григорьевна в то лето жила в деревне, а после приехала назад, работала в церкви. «Он все спрашивал, когда я его позову на чай. Один раз в магазине слышу его голос, а встречаться с ним не хочу, думаю, как же мне увильнуть, – подмигивает пенсионерка. – А он идет, несет яблоки, бутылку, какие-то угощения вывалил на стол. И меня увидел: «О, а я тебя ищу. У меня жена умерла». – «Да ври больше». Дождался меня, пошли домой, говорит: «Давай жить вместе». За один день решили. И потихоньку-помаленьку. Сначала его дочки были против. А вот внучка пришла ко мне, привела за руку и говорит: «Ничего не знаю, будешь жить с нами». Вот и свела нас».

Захар Петрович слушает и голосом сказочника выдает свои догадки: «Жила-была жена, и вот они с ней встретились у подъезда. О чем они говорили, я не слышал и не знаю. Но я думаю, что наказала присмотреть за мной, если она помрет. А вот она, – кивает в сторону Марьи Григорьевны, – отрицает».

«Я на 10 лет моложе его, но помню первый день войны, – игнорируя последнюю реплику, говорит хозяйка. – Мы жили в Новичихинском районе, мама работала уборщицей в райисполкоме. И вот приехали начальники из военкомата, дали огромную пачку повесток, и она по всей деревне бегала, оповещала. Я была у бабушки, и мы не спали почему-то. Отец тогда был на финском фронте, на седьмой день был уже на передовой. Ранен был, контужен, по госпиталям, а в 42-м домой. Болел долго. Легкие болели. 15 апреля 44-го умер. Такие голода были. Неурожаи без конца, мяса не было. Мамин двоюродный брат заколол комнатную собаку. До сих пор помню этот вкус».

Почет и уважение

После войны Захар Петрович устроился на меланжевый комбинат в охрану. После был мельником на новой ТЭЦ-2: «Там такие большие барабаны, в них после дробилки уголь перемалывают, – объясняет ветеран. – Потом дворником. Испытал работу. Был землекопом – копай глубже – бросай дальше».

«За Меланжевым клубом детский сад – рыл траншею под него, – подхватывает Марья Григорьевна. – Строителем немножко поработал. Ушел в охрану меланжевого клуба. Там ему предложили отучиться на пожарного. Он уехал в Макеевку, получил специальность. Работал в нашей пожарке – уже был заместителем начальника».

«Я сказал бы, что завоевал почет и уважение в поселке, – подытожил ветеран. – Вот сейчас в ДК концерт детский: «Захар Петрович, приходите, пожалуйста». В школу приглашали, в гимназию. Я сказал бы, жизнь прожил недаром. Мне почет, уважение всюду. Слава богу. Слава богу, я живздоров и сегодня с вами».

Немного тише Марья Григорьевна замечает: «Но сейчас мы никуда не ходим. Куда он с такой ногой? Раньше рассказывал так интересно, а как 95 лет исполнилось – и памяти не стало, и не так говорит, и ухо не слышит. Раньше телевизор смотрели, газеты читали. А сейчас лежит и лежит, лежит и лежит».

«Мне вот 96-й год, а я не знаю, как она будет относиться ко мне завтра», – задумчиво говорит Захар Петрович и отправляется в непростой путь на диван. Идя за ним, я вслушиваюсь в фортепианные звуки сверху и понимаю: играют Бетховена, 17-ю сонату. Кто-то старается, играет без ошибок, но в разы медленнее, чем нужно. От полыни начинают слезиться глаза. А может, это и не полынь.